ВЛЮБЛЕННЫЙ АРЛЕКИН


Harlequin Valentine
Перевод. Т. Покидаева
2007


Сегодня 14 февраля. В этот утренний час, когда всех детей развезли по школам и все мужья отправились на работу (кто-то – на собственном автомобиле, кто-то – в набитой битком электричке, с которой они сойдут на окраине города, дыша паром и кутаясь в теплые пальто), я пришпиливаю свое сердце на парадную дверь Мисси. Сердце насыщенно темно-красное, почти коричневое – цвета печенки. Потом я стучу в дверь, очень быстро – тук-тук-тук, – хватаю свой жезл, свою палку, свое такое-пронзающе-колющее, украшенное лентами копье и исчезаю, как остывающий пар в мерзлом воздухе...

Мисси открывает дверь. Вид у Мисси усталый.

Я выдыхаю:

– Моя Коломбина, – но она не слышит. Она смотрит сперва в одну сторону, потом – в другую, но на улице все неподвижно. Вдалеке громыхает грузовик. Она возвращается в кухню, и я танцую, тихий, как ветер, как мышь, как сон – и вот я уже в кухне, стою рядом с Мисси.

Она достает из бумажной коробки пакетик для сандвичей. Открывает шкафчик под раковиной, вынимает аэрозольный баллончик с чистящей жидкостью. Отрывает два бумажных полотенца с рулона над разделочным столиком. Идет к входной двери. Вытаскивает булавку из деревянной панели – это была моя шляпная булавка, которую я случайно нашел... где? Я пытаюсь припомнить. Быть может, в Гаскони? Или в Твикенхеме? Или в Праге?

Она вынимает булавку из сердца и кладет сердце в пакетик для сандвичей. Брызгает чистящей жидкостью на кровь на двери и стирает ее бумажным полотенцем, потом прикрепляет булавку на отворот свитера, где крошечный белолицый Август смотрит на мерзлый мир слепыми серебряными глазами, кривя печальные серебряные губы. В Неаполе. Теперь я вспомнил. Я купил эту булавку в Неаполе, у одноглазой старухи. Она курила глиняную трубку. Это было давным-давно.

Мисси ставит баллончик на кухонный стол, потом надевает старое синее пальто, доставшееся ей от мамы, застегивает все пуговицы – первую, вторую, третью, – решительно убирает в карман пакет с сердцем и выходит на улицу.

Тайком, тайком, тихий, как мышь, я иду следом за ней, иногда – крадучись, иногда – пританцовывая на ходу, она не видит меня, она меня не замечает, лишь зябко кутается в пальто и идет по крошечному городку в Кентукки, по старой дороге, ведущей мимо кладбища.

Ветер пытается сорвать с меня шляпу, и на мгновение мне становится жалко утраченной булавки. Но я влюблен, и сегодня – День святого Валентина. Надо чем-то пожертвовать.

Мисси вспоминает другие разы, когда она бывала на кладбище, на территории мертвых за железными коваными воротами: когда умер отец; когда они приходили сюда детьми в День всех святых, веселились вовсю и пугали друг друга; когда ее тайный любовник разбился в аварии на скоростной автотрассе, и она дождалась окончания похорон, когда день уже был на исходе, и она пришла уже под вечер, перед самым закатом, и положила белую лилию на свежий могильный холм.

О, Мисси, воспеть ли мне тело твое, твою кровь, твои глаза и губы? Я бы отдал тебе тысячу сердец – как возлюбленный. Как влюбленный. Я гордо машу своим жезлом и танцую, безмолвно пою, восхищенный собою, пока мы идем по кладбищенской дороге – вместе.

Низкое серое здание. Мисси открывает дверь. Говорит: «Привет» и «Как жизнь?» – девушке за стойкой, та отвечает что-то невразумительное, она только-только окончила школу и сейчас сидит и разгадывает кроссворд в газете, где печатают исключительно кроссворды и ничего, кроме кроссвордов, и если бы ей было кому звонить, она бы звонила с рабочего телефона, используя его в личных целях, но ей некому звонить, и никогда не будет, это, как говорится, и ежу понятно. Ее лицо – сплошь в нарывах гнойных прыщей, и она твердо убеждена, что это имеет значение, и поэтому ни с кем не общается. Ее жизнь расстилается передо мной. Я вижу все, как наяву: она умрет необласканной старой девой – умрет от рака груди через пятнадцать лет, и ее похоронят в низине у кладбищенской дороги, и напишут ее имя на могильном камне, и первый мужчина, который коснется ее груди, будет хирургом-онкологом, и, вырезая вонючую опухоль, похожую на кочан капусты, он скажет своим ассистентам: «Господи, вы посмотрите, какая огромная. Почему, интересно, она никому не сказала?» – то есть он не поймет самой сути.

Я нежно целую ее в прыщавую щеку и шепчу ей: «Ты очень красивая». Потом легонько бью ее по голове – раз, два, три – своим жезлом и обвиваю яркой лентой.

Она поводит плечами и улыбается. Быть может, сегодня вечером она напьется, и пойдет танцевать, и решит возложить свою девственность на алтарь Гименея, встретит парня, которого больше интересует не ее лицо, а грудь, и однажды он будет мять эту грудь, ласкать ее и сосать, и вдруг скажет: «Котик, а ты обращалась к врачу? У тебя там какое-то странное уплотнение», – и к тому времени у нее больше не будет никаких прыщей, их сотрут, зацелуют и сгладят в забвение...

Но я уже потерял Мисси, и я мчусь вприпрыжку по длинному коридору, застеленному тускло-коричневым ковром, и наконец замечаю синее пальто. Мисси входит в какую-то дверь в дальнем конце коридора, и я иду следом за ней в холодную комнату, отделанную зеленым кафелем.

Запах сшибает с ног – тяжелый, прогорклый, противный. Грузный дядька в грязном белом халате и одноразовых резиновых перчатках. Кожа под носом и на верхней губе лоснится под толстым слоем ментоловой мази. Перед ним на столе – труп мужчины. Чернокожий худой старик с мозолистыми руками и редкими седыми усами. Толстый дядька еще не заметил Мисси. Он как раз сделал надрез и теперь раздвигает черную кожу, которая отходит с влажным сосущим звуком. Кожа снаружи коричневая, а изнутри – ярко-розовая.

Из портативного радио рвется классическая музыка, выведенная на полную громкость. Мисси выключает радио и говорит:

– Здравствуй. Вернон.

Толстяк говорит:

– Здравствуй, Мисси. Хочешь вернуться к нам на работу?

Видимо, это доктор. Потому что он слишком большой, слишком круглый, слишком роскошно откормленный для Пьеро – и недостаточно застенчивый для Панталоне. Он рад видеть Мисси, его лицо морщится складками удовольствия. Она улыбается ему, и я ревную: сердце пронзает острая боль (сейчас мое сердце – в кармане у Мисси, в прозрачном пакетике для сандвичей), и это гораздо больнее, чем когда я проткнул его шляпной булавкой и приколол к двери возлюбленной.

Кстати, о сердце. Мисси вынимает его из кармана и показывает патологоанатому Вернону.

– Знаешь, что это такое?

– Сердце, – говорит Вернон. – У почек нет желудочков, а мозги – больше и мягче. Откуда оно у тебя?

– Я надеялась узнать у тебя. Я думала, это твоя идея, Вернон. Оригинальная валентинка. Человеческое сердце, прибитое к моей входной двери.

Он качает головой.

– Нет, я тут ни при чем. Может быть, стоит вызвать полицию?

Она качает головой.

– С моей-то удачей, они сразу решат, что я – серийный убийца, и казнят без суда и следствия.

Доктор открывает пакет и тычет в сердце короткими толстыми пальцами в резиновой перчатке.

– Орган взрослого здорового человека, который явно заботился о своем сердце. Вырезано умело. Работа специалиста.

Я с гордостью улыбаюсь и склоняюсь над столом – хочу поболтать с мертвым стариком с мозолистыми пальцами гитариста и вскрытой грудиной.

– Уходи, Арлекин, – тихо бормочет он, чтобы не задеть чувства Мисси и своего доктора. – От тебя одни неприятности. А нам не нужны неприятности.

Я отвечаю ему:

– Замолчи. Если я захочу учинить неприятности, меня ничто не остановит. Учинять неприятности – мое непосредственное назначение. – Но на мгновение мне кажется, что внутри поселяется странная пустота: я тоскую, почти как Пьеро, а это – не дело для арлекина.

О, Мисси, вчера я увидел тебя на улице, ты вошла в продуктовую лавку, и я пошел следом, переполненный буйной радостью и восторгом. В тебе я узнал человека, который сможет меня изменить – забрать меня от меня. В тебе я увидел свою любимую, свою Коломбину.

Я не спал этой ночью. Бродил по городу в пьяном дурмане, подстрекая на безобразия тех, кто вообще никогда не пьет. Моими стараниями три непьющих банкира выставили себя дураками, домогаясь женственных педиков из варьете мадам Зоры. Я проникал в спальни к спящим – невидимый, невообразимый, – украдкой раскладывал свидетельства тайных любовных встреч по карманам, под подушки, по разным щелям и представлял себе, как будет весело, когда наутро кто-то найдет посторонние кружевные трусики в пятнах засохших секреций, кое-как спрятанные под диванной подушкой или во внутреннем кармане респектабельного пиджака. Но в сердце моем поселилось иное томление, и перед мысленным взором я видел только лицо Мисси.

О да. Влюбленный Арлекин – жалкое зрелище.

Я пытаюсь представить, что она сделает с моим подарком. Одни девчонки с презрением отвергают мое сердце; другие берут его в руки, целуют, наказывают всеми видами ласки, а потом возвращают обратно. Третьи даже не видят его.

Мисси забирает сердце у Вернона, кладет обратно в пакет.

– Может быть, сжечь его? – спрашивает она.

– Может быть. Ты знаешь, где печь, – говорит доктор, возвращаясь к мертвому музыканту на столе. – И я, кстати, серьезно насчет возвращения на работу. Мне нужен знающий ассистент.

Мне представляется, как мое сердце возносится к небу тонкой струйкой дыма и пепла, накрывая собой весь мир. Не знаю, нравится мне эта мысль или нет, но Мисси твердо качает головой и говорит «до свидания» патологоанатому Вернону. Она сует сердце в карман, выходит из здания и идет по кладбищенской дороге. Возвращается в город.

Я мчусь вприпрыжку, опережая ее. Взаимодействие – это славно, решаю я, и воплощаю свое решение, притворившись согбенной старухой, спешащей на рынок. Мой костюм в алых блестках спрятан под темным затертым плащом, лицо под маской скрыто в тени капюшона. В конце кладбищенской дороги я выступаю вперед и преграждаю путь Мисси.

Замечательный, чудный, волшебный я. Я обращаюсь к ней голосом древней старухи:

– Милая девушка, не пожалей медной монетки для несчастной старухи, и я открою тебе твое будущее, и твой взгляд засияет радостью.

Мисси останавливается. Достает кошелек, вынимает долларовую купюру.

– Вот, возьмите.

Я хочу рассказать ей про таинственного мужчину, которого она встретит уже очень скоро, он будет одет в красное с желтым, его лицо будет скрыто под маской, он пробудит в ней дрожь возбуждения, и станет любить ее вечно, и никогда – никогда – не бросит (потому что нельзя говорить всю правду своей Коломбине), но вместо этого вдруг говорю старым надтреснутым голосом:

– Ты когда-нибудь слышала про Арлекина?

Мисси делает задумчивое лицо. Потом кивает.

– Да. Это персонаж итальянской комедии дель-арте. Носит маску и костюм из разноцветных ромбов. Как я понимаю, он клоун?

Я качаю головой в тени капюшона.

– Не клоун. Он... – Я вдруг понимаю, что собираюсь сказать ей правду, и глотаю слова, готовые вырваться наружу. Притворяюсь, что кашляю. У старух часто бывают приступы неудержимого кашля. Может быть, это и есть пресловутая сила любви. Не помню, чтобы меня беспокоило что-то подобное с другими женщинами, которых я, как мне казалось, любил – с другими Коломбинами, которых мне доводилось встречать на протяжении стольких веков.

Я смотрю на Мисси глазами старухи. Мисси. Ей чуть за двадцать, у нее губы, как у русалки, полные, четко очерченные и уверенные. Серые глаза, напряженный взгляд.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спрашивает она.

Я кашляю, брызжа слюной, потом снова кашляю, хватаю ртом воздух.

– Хорошо, моя милая. Спасибо.

– Вы говорили, что предскажете мне будущее.

– Арлекин подарил тебе сердце. – Я слышу собственные слова, словно их произносит кто-то другой. – А биение этого сердца ты должна обнаружить сама.

Она озадаченно смотрит на меня. Я не могу измениться, не могу исчезнуть, пока она смотрит, я застыл в этом обличье, раздраженный и злой – мой язык меня предал.

– Смотри, – говорю я, тыча пальцем в сторону, – там кролик.

И она смотрит туда, и когда ее взгляд отпускает меня, я исчезаю – бамс! – прячусь, как кролик в нору, и когда Мисси опять поворачивается к старой гадалке, ее, то есть меня, уже нет.

Мисси идет дальше, заходит в продуктовую лавку, покупает кусочек сыра, пакет апельсинового сока – натурального, не разведенного из концентрата, – и два авокадо, потом идет в банк и снимает двести семьдесят девять долларов и двадцать два цента, все, что есть на ее депозитном счете, я иду следом за ней, сладкий, как сахар, и тихий, как надгробный камень.

– Доброе утро, Мисси, – говорит хозяин кафе. У него аккуратно постриженная бородка, черная, с легкой проседью, и мое сердце могло бы дрогнуть и пропустить удар, если бы оно не лежало сейчас в пакете в кармане у Мисси, потому что этот мужчина, безусловно, ее вожделеет, и моя легендарная самоуверенность на секунду теряется и сникает. «Я Арлекин, – говорю я себе, – в моем костюме из разноцветных ромбов, и весь мир – мой театр, моя арлекинада. Я – Арлекин, восставший из мертвых, дабы подшучивать над живыми. Я – Арлекин, в моей маске, с моим жезлом». Я тихонько насвистываю себе под нос, и моя самоуверенность вновь встает в полный рост, могуче и твердо.

– Привет, Харв, – говорит Мисси. – Мне, пожалуйста, жареную картошку и кетчуп.

– И все?

– Да. Будет самое то. И еще стакан воды.

Этот Харв, говорю я себе, он – Панталоне, глупый купец, которого я должен обманывать, сбивать с толку, конфузить, дурачить и всячески издеваться. Может быть, там на кухне висит связка колбас. Я настроен весьма решительно. Я внесу в мир восхитительный беспорядок и еще до полуночи уложу в постель соблазнительную Мисси: подарок себе, любимому, на День святого Валентина. Мне представляется, как я целую ее в губы.

В кафе есть еще посетители. Я развлекаюсь, меняя местами тарелки, когда едоки смотрят в другую сторону, но мне почему-то не слишком весело. Официантка – худющая жердь с унылыми кудряшками, которые лезут в лицо. Она не обращает внимания на Мисси. Очевидно, считает, что Мисси предназначена только для Харва.

Мисси садится за стол, достает из кармана пакет и кладет его перед собой.

Харв-Панталоне подходит к ней, ставит на столик стакан с водой, тарелку с жареной картошкой и бутылочку кетчупа.

– Дайте, пожалуйста, острый нож, – говорит Мисси.

Харв уходит на кухню, и я ставлю ему подножку. Он чертыхается, и мне сразу становится легче, теперь я снова похож на всегдашнего себя, и я шлепаю по заднице официантку, когда она проходит мимо столика, где сидит старый дедок и ковыряется вилкой в салате, одновременно читая газету. Официантка с возмущением смотрит на деда. Я хихикаю и вдруг понимаю, что чувствую себя как-то странно. Я сажусь на пол, сижу.

– Это что у тебя? – спрашивает официантка у Мисси.

– Здоровая пища, Чарлин, – отвечает Мисси. – Содержит много железа.

Я смотрю на ее тарелку. Она режет мясо – мясо цвета печенки – на маленькие кусочки, поливает их кетчупом, накалывает на вилку и ест вместе с картошкой.

Я смотрю, как мое сердце исчезает во рту возлюбленной. Рот подобен бутону розы. Моя шутка на День святого Валентина уже не кажется мне забавной.

– У тебя малокровие? – спрашивает официантка, проходя мимо столика Мисси с дымящимся чайником кофе.

– Уже нет, – отвечает Мисси, отправляя в рот очередной кусок сырого мяса, тщательно пережевывает и глотает.

И доев мое сердце, она опускает глаза и видит меня, распростертого на полу. Она кивает и говорит:

– Пойдем на улицу. Прямо сейчас.

Она встает и оставляет на столике десять долларов – рядом с пустой тарелкой.

Она сидит на скамейке и ждет меня. На улице холодно и почти пустынно. Я сажусь рядом с ней. Я бы скакал и прыгал, но теперь это кажется глупым – теперь, когда я знаю, что за мной наблюдают.

– Ты съела мое сердце. – В моем голосе явственно слышится раздражение, и меня это бесит.

– Да, – говорит она. – И поэтому я тебя вижу?

Я молча киваю.

– Сними маску, – говорит она. – А то у тебя глупый вид.

Снимаю маску. Мисси смотрит на меня с легким разочарованием.

– Не сказать, чтобы стало намного лучше. – Она говорит: – А теперь дай мне шляпу. И палку.

Я качаю головой. Мисси снимает шляпу с моей головы, отбирает у меня жезл. Она вертит шляпу в руках, ее тонкие пальцы мнут ткань. Ее ногти накрашены ярко-красным лаком. Ее губы растянуты в улыбке. Поэзия покинула мою душу. Я дрожу на холодном февральском ветру.

– Холодно, – говорю я.

– Нет, – отвечает она. –Все замечательно, дивно и просто волшебно. Сегодня же День святого Валентина. Кому может быть холодно в такой день? Сейчас – самое лучшее время года.

Я опускаю глаза. Разноцветные ромбы бледнеют, сходят с моего костюма, который становится призрачно-белым. Белым, как у Пьеро.

– Что со мной происходит? – спрашиваю я у нее. Она отвечает:

– Не знаю. Кажется, ты исчезаешь. Или находишь другую роль... Может быть, роль влюбленного, страдающего от безнадежной любви, погруженного в сладкие грезы, льющего слезы под бледной луной. Тебе нужна только твоя Коломбина.

– Ты. Ты – моя Коломбина.

– Уже нет, – отвечает она. – В этом-то и заключается все веселье арлекинады. Мы меняем костюмы. Меняем роли.

Она улыбается мне. Улыбается так хорошо – теперь. Потом надевает мою шляпу, мою арлекинскую шляпу. Игриво бьет меня под подбородок.

Я ее спрашиваю:

– А ты?

Она подбрасывает в воздух жезл. Он летит по широкой дуге, красные и желтые ленты развеваются на ветру, а потом жезл возвращается в ее руку – аккуратно, почти беззвучно. Она опирается на него, как на трость, и поднимается на ноги – плавным, едва уловимым движением.

– У меня много дел, – говорит она мне. – Взять билеты. Пригрезиться стольким людям. – Ее синее пальто, доставшееся ей от мамы, уже никакое не синее. Теперь оно ярко-желтое, в красных ромбах.

Она наклоняется и целует меня прямо в губы, по-настоящему.


Громкий выхлоп автомобиля. Я испуганно вздрогнул, обернулся на звук, а когда повернулся обратно, ее уже не было. Пару минут я сидел на скамейке – один.

Дверь кафе распахнулась, и Чарлин выглянула наружу.

– Пит. Ты уже все?

– Все?

– Иди работать. Харв говорит, твой перекур затянулся. И потом, ты замерзнешь. Ладно, давай ноги в руки – и марш на кухню.

Я смотрел на нее. Все смотрел и смотрел. Она накрутила на палец кудрявую прядь и улыбнулась мне. Я поднялся, расправил белую униформу помощника на кухне и пошел следом за Чарлин в кафе.

«Сегодня День святого Валентина, – подумал я. – Вот и скажи ей о своих чувствах. Скажи прямо сейчас».

Но я ничего не сказал. Не решился. Просто вошел в кафе следом за ней – унылый образчик немого томления.

На кухне меня дожидались горы немытых тарелок: я принялся сгребать объедки в мусорное ведро. На одной из тарелок остался кусочек какого-то темного мяса и пара ломтиков картошки, щедро политой кетчупом. Мясо, судя по виду, было почти сырым, но я обмакнул его в загустевший кетчуп и, когда Харв отвернулся, быстро сунул кусок мяса в рот, прожевал и проглотил. Оно было жестким, как хрящ, с металлическим привкусом, но я все равно его съел. Почему – сам не знаю.

Капля красного кетчупа сорвалась с тарелки, упала на мой белый рукав и растеклась в форме ромба.

– Эй, Чарлин, – крикнул я. – С Днем святого Валентина!

И принялся насвистывать веселый мотивчик.

---

@темы: Insane Sinnerman

---

@темы: Sinnerman

---

@темы: we were made for each other, sherlock.

---

@темы: we were made for each other, sherlock.

---

@темы: we were made for each other, sherlock.

---

- Спорим, я застрелюсь?
- Спорим, я прыгну с крыши?

- Джоон, разбей!
- А телефон тебе из штанов не достать!? Идите на хрен, дебилы!

---

Кинк 7.13

Фандом: Sherlock BBC
Название: "А solution of midnight."
Пейринг: Шерлок/Джон
Жанр: slash, надеюсь, что кинк, местами pov Джона (там же и оос ==")
Автор: Pe
Бета: бета?
Рейтинг: NC-17 наркота мат шлюхи если быть объективным R.
Дисклеймер: и от кого только отказываюсь.. Джон принадлежит Шерлоку. трава и словоблудие автору)
Ворнинг: При написании этого фика никто не пострадал (спина Джона не в счет).
Примечание: употреблять читать вечером. Часть 1,2*4300 сл
Состояние:окончен
Написано на Kink 7
Заявка: Акихиро
Шерлок/Джон - именно в таком варианте. (NC - 17)
Как-то раз Шерлок принимает наркотики и под их воздействием срывается на Джоне, устраивая ему порку кнутом/плеткой. После отхода от наркотика - стоит на коленях и просит прощения.

Глава 1

Ты не должен требовать невозможного,
моральных принципов, у исследователей-аналитиков нет и быть не может.

К двенадцати ночи Шерлок вернулся в отель. Видимо, прогулка изначально удалась. Чтобы поговорить с друзьями убитого программиста, ему пришлось навестить клуб “Mets” Там, он нашел грязную барную стойку, бывшего массажиста и полезную информацию про братьев Адамс, Стэнфорда в частности. В итоге, туфли от Yves Saint Laurent были замызганы до неузнаваемости, но он вышел на некоего Кевина, чье алиби предстояло выяснить утром. Он быстро скинул черное пальто и пиджак, оставаясь в тонкой фиолетовой рубашке от DG, пересек комнату, швыряя на журнальный столик пакетик с порошком. Чистый, белый, как рождественский снег. К сожалению или счастью, Шерлок употреблял, но настолько редко, что любой старшеклассник по сравнению с ним был конченным наркоманом со стажем. Социапат, психопат? Кого волнуют детали, кроме Андерсона. Эксцентрика и в реальной жизни не обделяла Шерлока, что же говорить о том, когда его мозг высаживала наркота со всеми ее чудесными перевоплощениями и открытиями. Кастанеда мог только грезить об этом под мескалином.

Джон спал в комнате напротив. В двенадцать ночи, после тяжелого дня в дороге, минут сорок уже как спал, безмятежно распластавшись по широкой, ничем не примечательной гостиничной кровати, разве что кошмары на ней не прекратили ему сниться.
Шерлок с размаху бухнулся на диван, сосредоточенно размышляя стоит ли игра свеч, и на кой черт ему собственно нужна эта игра. Последний раз, это было лет пять назад, ему рассказывали удивительные истории под видом благовидно-обеспокоенных фраз, «что ты вытворял тут вчера ночью», «неужели ты совсем ничего не помнишь?», «даже как зажав в руках бутылку колы высунулся в окно с криком - я нашел реактив который осаждается гемоглобином и ничем другим?», «ты заперся в туалете требуя своего адвоката, нам пришлось выломать дверь, забрать тебя и твой мобильный потому что ты успел вызвать 911 - четырнадцать раз, называя домашний адрес работников, поднимающих трубку», “ты выбежал на дорогу в халате, крича несущейся на огромной скорости машине: "Майкрофт, почему ты меня не сбил?!". Поэтому Шерлок задумался, над переносицей залегла неглубокая складка кожи, губы он сжал, барабаня пальцами по бедру, чем показывал признаки нетерпения. И пакетик с порошком сиротливо лежал на столике рядом, ожидая своей участи. Еще минут пять лежал. Спустя отмеренный тяжелыми рассуждениями отрезок времени, Шерлок рывком поднялся, метнулся к пальто, вернулся, держа в тонких руках билет с утреннего поезда, сворачивая его в трубочку, нетерпеливо улыбнувшись сам себе, высыпал часть содержимого пакетика на стол, выдохнул в сторону, чтобы вдохнуть поглубже и... По коридору послышались шаги, в дверном проеме появился Джон. Двенадцать ночи, он устал в дороге, ему снятся потрясающие кошмары, откуда бы ему появится? Ему бы спать дальше...

– Джон, ты нелогичен как сценарий плохого фильма, - монотонно скучным голосом проговаривает Шерлок, откидываясь на диван, так что лампа над ним, выхватывая острые скулы и нос, прячет прозрачные глаза и кашемировые кудри.
Джон не понимает откуда он нахватался таких сравнений и почему не применяет их по отношению к себе.
– Чем я... - зевок мешает ему говорить, - нелогичен?
– Мы сняли два раздельных номера в отеле, на кой черт ты вваливаешься ко мне в двенадцать ночи в одном халате.
– Я, кажется, заснул...
– Ты кажется проснулся, - недовольно морщась.
- Где ты... - Джон, по привычке после сна разминает шею. - На чем мы остановились? - он проходит мимо дивана и садится на кровать.
- Мм?..
Интонация добавляет — что, я должен отчитываться? Джон бросает первый случайный, второй — долгий удивленный взгляд на столик. Растерянно моргая, еще с минуту он смотрит на Шерлока пустыми глазами.
- Что...это?
Я вижу этот пакетик. Это означает... что Шерлок наркоман, что у него болезненная привязанность к сильнодействующим веществам, что он опасен, что он социопат, что он опасный социопат, что он рано или поздно умрет, от передозировки, что он скоро умрет, что он принимает постоянно, что у него нет будущего, что он буйный, что он помешанный, что его гению есть объяснение, он не скрывает это, он колется несколько лет, его мозг уже работает с перебоями. Энштейн открывший водородную бомбу. Нобель забавляющийся с динамитом. Шерлок плотно сидящий на героине...
Ты наркоман?! Последний вопрос пресекает любые другие мысли.
Шерлок, поднимает голову, задерживает взгляд, весь вид Джона, спрашивающий очевидное, предвещает долгие полчаса наставлений и порицаний его образа жизни и увлечений.
– Кокс. Не смотри так остолбенело...
– Это значит, что Лейстрейд был.. - Джон мотает головой, делая беспомощную попытку стряхнуть оцепенение.
– Это значит, что его это не касается.
Слова и догадки Джона материализуются прямо сейчас со скоростью света, это как он бы проиграл в казино ставя на дурацкий счастливый номер. Проигравший не верит, что существуют другие числа.
– Хорошо, это кокаин... Не важно где ты достал его... но черт, ты же не собираешься сейчас это пробовать.
Шерлок скривившись, словно Молли предложила сделать ему... еще кофе, собирается возразить насчет “пробовать”, но предпочитая отдать должное насущным вопросам, начинает делить порошок кредиткой на две дорожки, ограничиваясь пожеланием:
- Давай остановимся на — “хорошо - это кокаин”. А еще лучше на «Кокаин?- Отлично». Будешь?
- Что? Нет! мне еще дорог...
Шерлок иронично поднимает брови, отрываясь от процесса.
- Да-а, - удовлетворенно произносит он, - мой мозг уже разложен этим веществом.
- Я не говорил ничего плохого про твой мозг.
- Еще бы ты пытался.
- Зачем ты это делаешь? Чего тебе не хватает?
Внезапно Шерлока охватывает раздражение. Еще пару патетических фраз и он с удовольствием угостит доктора внутривенным коктейлем, демонстрируя на опыте чего именно ему не хватает.
- А что мне мешает? Джон, мы живем в 21м веке, все можно.
- Хорошо, - Джон тщательно подчеркивает свое спокойствие, - но..
- Но не мне, да? - нетерпение мелькает в его голосе. - Я сам буду решать, что будет в моей жизни и что - нет.
- И кто?
- Что - кто?
- Кто в ней будет?! Ты не разговариваешь даже с родным братом! Так ты решил?
- Да, именно так я решил.
- Бессмысленно..
- Тогда не понимаю почему ты все еще здесь? - Шерлок силен в интонациях, но тщетно. Джон, как и секунду назад безотчетно сжимает покрывало, молчит, словно эти слова адресованы не ему, а кровати, пальто, серебристому ноутбуку которые, к слову сказать, заранее одобряют любые действия Шерлока и потому неразлучны с ним.
- Не спится.
- Только что спалось.
- Шерлок! Я не могу спокойно спать, пока ты нюхаешь кокаин!
- Такие нелепые фразы прерогатива Майкрофта.
- Мне позвонить ему?
- Не знаю, у вас появились общие темы... он перехватывает сотый гневный взгляд Джона. - Почему ты кажешься взбешенным?
- Потому что я — взбешен! Рад, что ты заметил.
Зная, что они зависли в воздухе и чаша вот-вот переполнится, что несчастной капли не хватает для того чтобы Джон сейчас вскочил и к черту смел все вместе со столиком, Шерлок осторожно берет трубочку, его губы растягиваются в эгоистичной улыбке, подносит ее к носу...
Уотсон подскакивает как сжатая пружина. Вскакивает и Шерлок. Сжатые зубы – не моргающий взгляд. Столик все еще разделяет их. По выражению лиц обоих чувствуется, что они готовы размазать друга по стенке. Шерлок слегка наклоняется, его глаза сужаются и разрезая воздух, впечатывая в Джона каждое слово, произносит:
- Не лезь в мою жизнь.
И Джон скатывается с горки. Со свистом, пением, плясками, Афганистаном. О спасибо, что дали мне топор, в этот раз я нарублю столько дров... Он видит идеально очерченные губы произносят... вспышка света и он уже обнаруживает себя со странно зависшей в воздухе правой рукой. Джон хватает себя за руку, но поздно, нет, он никогда не посмел бы разбить эти идеальные губы...
- Что дальше, Джон?! - глубокий голос Шерлока отдает металлическим эхом.
Джон силится понять почему тот улыбается. Он пытается представить себе, что никого не бил и Шерлок смеется, потому что его ждет кокс на столике. Это легко укладывается в голове. Но нет, Шерлок не смеется от боли, с чего бы, скривившись, он трет рот, чувствуя, что голова у него идет кругом. Такая встряска адреналином как раз в его вкусе. Джон смотрит в его глаза. Всего несколько секунд. Открытый, прямой взгляд человека, которому нечего скрывать. С Шерлока сходит улыбка, глаза становятся серьезными, он безошибочно, как следы и царапины под увеличительным стеклом, определяет ответ по лицу Джона. Сопоставляет две смеси, добавляет реактив, получает осадок и записывает вывод.
- А дальше — ничего, кроме кокаина.
Злобно отвечает сам себе, опускается на одно колено перед столиком, поочередно зажимая ноздри, глубоко вдыхает и со стола исчезают две белые дорожки. Сжав в кулаки кисти, разжимает пальцы, глубоко вздыхает, отпихивает столик ногой, презрительно подморгнув Джону, облизывает подбитую опухшую губу, закидывает голову на диван.
- Иди спать.
У Джона внезапно так сжимает сердце, что ему кажется, что оно отодвинулось в правую сторону вместе с привычным укладом мира. Они оказались по разные концы, не то что комнаты – галактики. На полу сидит абсолютно чужой Шерлок, его ноздри вымазаны белым порошком. И Джон ничего не может сделать с тем, что этот кошмар - реальность.
- Джон...
Он заулыбался, это значит, что кокаин чуть ли не мгновенно дошел к рецепторам, разнесся по всему его телу.
Я не могу смотреть на его безумные глаза, я вижу только как пальцы плавно вращают пластиковую кредитку. Кокаин небрежно играет с его нервами. Не то, что - я. Знаешь, чем я тешу свое самолюбие? Я - то, что ты удалишь с хард-диска, от чего захочешь избавиться. Надо быть безумно везучим чтобы получить твое расположение? Твой мозг вычислил родство? Я препятствие, которое ты никак не мог найти в забеге, я делаю твою жизнь острее, как сломанный мобильный когда он так нужен, или ошибка, заставляющая систему проверять себя в два раза больше. Не опасная, но нерешаемая. Эта зависимость интереснее кокаинового трипа. Не нарушая пространство, она выкраивает линии солнечного света, благодаря которым мы можем переглядываться настолько заразительно связующе, как будто спим друг с другом, все и так говорят об этом.
- Я идеальная машина для исследований...
Шерлок беззвучно затрясся от смеха. К лицу его, всегда прозрачно белому, прилила кровь, он зашелся в приступе, задыхаясь от смеха. Эти раскаты хохота воют сиренами в ушах. Мерзкая дрожь бежит по спине. Джон закрывает лицо руками, он с трудом узнает себя.
Я не могу видеть тебя таким, Шерлок, ты не можешь быть таким!
Смех прекращается, дрожь Джона проходит, Шерлок быстро бормочет, открывая безумные прозрачные глаза.
- О.. чудесно... божественно...
Джон слышит, как шумно и часто тот выдыхает. Джон осознает, что через минуту может сделать с ним, что хочет. Его душит комок в горле.
Как бы я хотел, чтобы все было просто. Больница. Блог. Сара. Это то, на что ты подсадил меня, потому что я позволил.
Шерлок в экстазе вытягивается на полу перед диваном кривой тонкой линией. Его бескровные губы, томящие всех кто коснулся их взглядом, улыбаются, его глаза, сияют полуприкрытыми, тело, руки, кожа, все наполняется играющим счастьем. В его голове звучит музыка, огромными синими волнами приближающаяся к скалам, под порывами ветра, вода сознания сходит с ума, пальцы качаются в такт музыке.

Низкий голос Шерлока растекается по комнате:
- Ты должен попробовать, это что-то невозможное...
Невозможное. Джон не терпит невозможного, его обдает жаром, не отдавая себе отчета, он опускается на колени перед Шерлоком. Мозг, сердце, легкие пронизывает огнем.
Господи...Шерлок.. - шепчу я. Мысли накрывают меня. Эти белые пальцы сейчас так близко, что я вижу как по ним струиться прозрачная кожа, такие невесомые вены, ушедшие под острые кости. Если бы твои руки были морфием я разделил бы их на тысячи сотых грамма, чтобы наслаждаться до бесконечности. Я цепляюсь за каждый взмах твоих ресниц, за вычурность линий скул, за каждую секунду этого откровения, зная что все закончится. Необратимо, бесповоротно.
- Я попробую все, что ты скажешь...
Мозг Шерлока раздирает эйфория, он в полубреду вздрагивает, поворачивает свое лицо к Джону, приподнимает голову.
- Все?
Я наклоняюсь, откидывая со лба его непослушные волосы. Отдавая себе отчет, что он под кайфом. Ничего больше..
- Все. Шерлок, мне уже кажется, что я влюбился, как только увидел твой затылок.
- Ты представляешь, что может сделать с тобой человек, заторчавший от кокаина, если его нормальное состояние набивать холодильник отрезанными головами?
- О боже да... это самое соблазнительное, что я когда я либо представлял.
Он находит мои жадные губы, язык, дыхание, я проваливаюсь в пустоту, утопаю в блуждающем истерическом потоке жара под моей кожей. Этот прекрасный чувственный мир прорастает такими огнями, что я теряю ощущение реальности в его объятьях.
- Вставай, - командует он.
Быстрым движением Шерлок избавляет себя от рубашки (когда он успел расстегнуть ее), кладет руки мне на пояс, и я замечаю насколько узкие у него плечи. Он поднимает глаза, перехватывая мой взгляд, улыбаясь, глядя в упор, снимает с меня халат. Кто сказал что это не тот Шерлок... слепой почувствует что это он. Во всех его жестах грация, невозможная своим существованием, скорость спорящая с гравитацией или здравым смыслом. Он бегло проводит пальцами по наэлектризованной и без того коже.
- Расслабься...
Только сейчас замечаю, что мои руки, зажаты в кулаки, челюсть сведена, зубы занемели от напряжения.
Он отходит к столику, мелькает его нежно-молочная спина, которой еще предстоит свести меня с ума, возвращается, подносит тыльную сторону руки, я вижу белую дорожку порошка, с которым я только что спорил. Бездонный ожидающий взгляд. Мне смешно. Да я не могу от тебя глаз оторвать, я уже под кайфом...Я буду кем угодно, чем угодно... Я делаю все, что он хочет. Резко глубоко вдыхаю, целую уже чистую кожу. Я не могу оторваться от этой руки, пока его пальцы методично изучают мои губы, язык. Я не шевелюсь, вдруг начиная отчетливо слышать комнату. Она наполнена шорохами, эхом вспарывающих движений. Она врет мне. Она выщерблена нашим дыханием. Она блефует, звенит в моих ушах.
- Джон, ты бредишь..
- Я говорю это вслух?
- Да.
Небрежно-безумное “да”. Нетерпеливые ладони стягивают с меня белье. Мне кажется, он специально дал мне кокаин, чтобы я не мешал ему. Мне жарко. Словно я стою в разгаре августа в высокой траве с блеклыми мошками и солнце палит и впереди течет не река, а широкая белая полоса тумана в воздухе, может туман крадется, может он уже растоптал меня. Я не вижу, зыбь скрывает все.
Легко, словно сдувая пылинку с одуванчика, он шепчет.
- Лицом к стене.
Я опираюсь лбом о холодную стену. Это аналогично тому, чтобы пытаться создать в хаосе три правила, три никчемных правила, временных как и само человечество. Я не знаю, на что это будет похоже. Как...плеть ляжет на мои плечи. Сладко, - подумал я. - Это должно быть сладко. И послал все к чертовой матери..
Первый удар выдернул меня из рая, я коротко взвыл. Я не видел его лицо, не слышал дыхания. После следующих подряд быстрых взмахов плетью уши заложило ватой от адреналина. С чем можно сравнить раскаленные полосы на спине? Не знаю. Я ничего не соображал, он выбил все мысли. Я чувствовал только спину и плеть. Понятия не имею сколько простоял. Он наносил удары за ударами. Бешено, остервенело, со свистом рассекая воздух. И тут что-то сломалось. На меня обрушилось адское веселье, я стал смеяться, как ненормальный, при каждом обжигающем касании плети.
- Достаточно. - он резко остановился.
- Продолжай... - прорычал я в безумстве от того, что он замер. Кровь и нервы вскипели на спине. Я облился потом, лицо исказилось, я запрокинул голову от нахлынувшей боли.
- Джон, иногда лучше остановиться... - теперь я слышу его безумное дыхание, он позволил себе провести пальцами по моим плечам. Эта сучка продолжает сохранять дистанцию.
- К черту все, продолжай!...
Он, смеясь, толкает меня обратно к стенке. Стена искрится.
- Еще... Шерлок.. - я шепчу его имя.. нет, мне опять только это кажется. Судорожные надтреснутые слова, стоны, как трение о наждачную бумагу. Я хочу большего от себя, от него. Шерлок, я хочу, чтобы ты убил меня.. Горят ногти, кости, волосы, там где, по определению, нет нервных волокон. Я чувствую, что плеть прошла сквозь обугленные ребра и легкие и теперь достает до сердца. Зашкаливающий пульс в голове, сосуды, готовые лопнуть, глаза - вскипеть, Джон Уотсон, готовый сгореть заживо. Из-за кокаина горит даже мозговая оболочка. Все вертится.. в этой сделанной из пластика комнате, пляшет сумасшедший язык в глотке... плеть чередует вспышки света и тьмы... Тьмы..

***

Глава 2

Раньше я боялся, что сойду с ума.
Сейчас боюсь, что не сойду с ума. (с)

На какую-то долю секунды, выхватывая реальность, я почувствовал, что ты коснулся моей щеки, нежно и бессмысленно, потому что знал, что я в отключке. Господи, такая ясная, такая чисто выраженная жестом, мысль, острая своей точностью, прямо в сердце. Когда мне будет холодно или одиноко, я никогда не вспомню, что тут было, что я случайно застал тебя с коксом, что увидев мои глаза ты разозлился, чтобы потом раздеться. Я хорошо знаю, что ты возьмешь то что было, запихнешь в печь, раздуешь огонь и сожжешь, не оставляя в нем смысла. Чьи из нас двоих губы отчетливо шептали - «ДЖОН! Остановись! Джон»?
Джон знает, что Афганистан не розовые сопли, что ему с его морально устойчивыми принципами нечего делать в этой комнате, и если бы он хотел расслабится с Сарой, то может быть и спал бы на софе, тогда как Шерлок мог бы спросить себя, неужели «прости» - это первое, что Джон смог выдать, когда ее пытались убить? Когда первая встреча с потенциальным соседом в Бартсе растворилась, расплавилась вежливо-детскими улыбками так, что Джон спекся от напряжения, алгоритм стал ясен - не отрицать очевидное, не спрашивать о невероятном, не удивляться неизбежному. Пожалуйста, прости, спасибо — Джона не бесят, он говорит это словно испорченный азбукой Морзе ребенок — SOS, SOS, SOS. Наверное Джон спятил тогда, а не сейчас, когда первый раз переспросил – «Что?» Какого черта, ты сказал, что я вернулся с Афганистана. Я хотел вернуться с Фиджи или Аспена, черт возьми. “Джон, что творится в твоей голове?”. В блоге? Шерлок, ты хотел сказать в блоге! У меня нет головы, у меня есть блог и психиатр. У которых - ни хрена не происходит. У меня есть пистолет, чужая чашка с гербом, чужой мобильник, пол съемной квартиры, одна куртка, свитер и ноут. Шерлок, ты понимаешь насколько я завис в воздухе? Да у персонажей комиксов больше личных вещей. Джон хочет знать как на фоне всего этого в нем остались человеческие чувства, он не разучился желать, удивляться, он как последний романтик ищет правых и виноватых в мире, где давно не существует черно-белого, где все выцвело уже несколько веков назад и не в одном миллионе голов. И ему кажется странным, он не может объяснить себе почему — для Шерлока существует настолько четкая граница — до и после. Почему загадки, головоломки, выводы делят его время, как недели, дни, минуты - время всех остальных. Ужин, обед, завтрак ему полноценно заменяют старт и финиш логической цепочки, теории перерастающей в доказательство? Джон хочет знать почему рубашки Шерлока сверкают как искусственные изумруды, подмененные настоящими, когда нужно провезти их через границу. Почему он двигается, словно мечта стать балериной, употребляющий амфетамин, преследовала его первые десять классов начальной школы. Почему его нелепые волосы смотрятся изящно даже, когда он несется за долбанным такси через весь город чтобы доказать себе и ему (такси) что в нем едет чертов калифорниец и он, Шерлок, знает Лондон и всех новоприбывших калифорнийцев в нем, как свои пять пальцев. Почему он улыбается, потом кривится, потом закатывает глаза, когда Джон подходит и наивно спрашивает – каким образом спектрофотометрический анализ ботулотоксина связывает кроссовки столетней давности и обвешанную взрывчаткой рыдающую бабу – ибо ему не кажется это очевидным! Ему кажется очевидным то, что Шерлок - наркоман, что он гей, что он некрофильная сволочь и сын несчастной или сумасшедшей женщины.
Поэтому Джон хотел бы сейчас открыть глаза и увидеть светлый потолок больничной палаты, или нелепые обои Бейкер-стрит. Он открывает глаза спустя пятнадцать минут, все в той же пятизвездочной гостинице, и осознание того, что он сделал со скоростью света влетает, втискивается в его мозг. Он растерян, потому что Шерлоку удалось выжать то, что он меньше всего хотел бы показывать. Ему нужен долгий, бесконечно долгий ящик, в который он с удовольствием засунет всю эту историю, пока она не покроется трехметровым слоем пыли. Он убегает мыслями к чему угодно, только бы они не касались Шерлока.
Открыв глаза, Джон снова видит улыбку, которую Шерлок тут же стирает с лица.
Джон пытается пошевелиться и не понимает почему кокаин перестал омывать его нервные волокна и он чувствует каждый дюйм кожи на спине, по которой гуляла плетка.
- Наконец, ты пришел в себя.
- Прости, - постанывая, он пытается сесть, - в следующий раз я постараюсь сделать это быстрее...
Целую секунду они молчат. Из них двоих одному хочется говорить не останавливаясь, второму - наслаждаться тишиной.
- И часто.. - напряженно выдыхает Джон, глядя на свой халат, валяющийся на полу рядом с плетью. - Часто ты так проводишь время?
Джону великолепно удаются формулировки, стоящие на почтительном расстоянии от смысловой нагрузки происходящего.
- Это не первый раз. О, не надо так смотреть. Наркоман с нетрадиционной ориентацией... скука.. - Шерлок прикрывает глаза, придавливая пальцами веки.
- Мне не было скучно.
- Узнал что-то новое о себе?
Конечно, Джон должен был ожидать, что Шерлок будет игнорировать случившееся и заставит его это сделать.
- Как серьезно у тебя с кокаином?
- Никаких поцелуев, секса и прочей романтики. Пять-шесть раз за год. Джон, у меня нет зависимости.
- Хорошо, - у Джона есть две улыбки, которыми он нервирует Шерлока. Фальшивая и настоящая. Сейчас очередь первой. - Ты что-нибудь объяснишь? Или мне подождать следующего раза, чтобы...
- Не паникуй.
- Нет. Я не паникую. - Джон говорит с расстановкой. – Просто ответь.
- Ты желаешь знать напрямую что происходит?
- Да.
- Уверен, что хочешь услышать ответ?
- Прекрати издеваться.
- Нет.
- Что - нет?
- Тебе не надо ждать следующего раза, - короткий пристальный взгляд. - Следующего раза не будет.
Пока Джон сидел в зрительном зале, долгожданный занавес поднялся и обнаружилось, что сцена усеяна кухонной утварью, вместо сверкающих декораций и реплик викторианской эпохи.
- Почему?
Джон привык, что Шерлок объясняет сложные вещи, а сейчас ему просто необходимо что-то привычное.
- Ты знаешь, как высоко я ценю работу мозга. Мне трудно поддерживать отношения и долгим связям я предпочитаю короткие знакомства.
Джон молчит, чувствуя, как губы прижимаются к зубам, образуя ровную линию.
- Я не привязываюсь к людям — отсюда и кокаин. Не позволяю себе, - с искренним сожалением добавляет он, прекрасно читая лицо Джона и Джон вспоминает, что тому ничего не стоит и заплакать. - Если ты рассчитывал на что-то, твои ожидания напрасны. То что было сейчас, никакого отношения лично к тебе не имеет, как врач ты должен отдавать себе отчет, что стремиться к повторению подобного, это полный отказ от здравого смысла.
Он столько раз глазами и мимикой лица говорит «нет», что Джон понимает, зачем Шерлок встает и отходит к дивану. Но все это неправильно. Это словно услышать похрустывание пузырьков суставной жидкости, вместо симфонии Баха. Совсем не то шоу, за которое Джон оплатил билеты. И сейчас нужно взять и заставить кое-кого прочесть сценарий, в котором есть безумная ночь, завязанная в дешевый драматический узел, и нет спасительной химии бездействия. Неудивительно, что Джон не думает про ночной поезд, который скорей всего к утру будет в Лондоне. Он абсолютно забыл и про стыд, который Шерлок играючи, должен был выбить у него из головы, что впрочем он и сделал, как баскетболист-профессионал, лишенный не только чувства юмора, но и способности элементарно сравнивать силы соперников.
- Что-то может изменить твое решение?
- Ничего. Ты не вызываешь во мне отвращения в отличии от большинства с кем мне приходится сталкиваться, но не более. Спиши все на кокаин. Если тебе нужна причина.
Причина? Джону нужна причина почему Шерлок Холмс раздел его и отодрал плетью? Да, Господи, зачем такие детали, излишне.
- Ты прав причина меня не интересует, мне нужен финал.
- Финала не будет.
Никто не лишает Джона права встать и оспорить приговор, заранее известными ограниченными словами.
- Ты.. - видно, что не одно предложение проскальзывает в его голове, прежде чем он начинает говорить снова. - Не способен к человеческим отношениям, но .. это, - он опять отметает десятки синонимов – ты... предпочел бы чтобы я не спрашивал... «Не спрашивал что? - язвит внутренний голос, - Что ты нюхаешь кокс ради него, что проявление его садизма перевернуло десять раз бесполезный кусок мяса, которое ты считаешь своим сердцем... что ты хотел умереть пока считал удары, чтобы потом не слышать его сарказма... он и так все отлично знает...» Только не я держал эту плетку, - завершает Джон уже вслух.
- Я должен повторять? Мы оба были под кайфом.
- Ты считаешь этого достаточно?!
- А что по-твоему было бы достаточно? Перепихнуться?
- Можешь называть как хочешь.
- Парни с Афганистана называют это любовью?
Джон с силой сжимает зубы.
- Пытаешься меня вывести?
- А ты способен на большее? - губы Шерлока насмешливо вздрагивают, и он красив в этот момент, ровно настолько, насколько недосягаем.
- Что ты хочешь этим сказать?
Шерлок злобно смотрит на Джона, его возбужденный голос наростая, разносится по комнате.
- Ты потерял голову, как мазохистический идиот, и не можешь понять - каждый получил то, что хотел. Все, точка.
- Прекрасно, можешь трахаться со своим мозгом во всех возможных позах сколько хочешь!
- Да, именно, Джон! Тебя я трахну, - в глазах Шерлока безумно вспыхивают огоньки, - только из жалости или любопытства.
Господи, - проносится в голове у Джона, - я же забью его до смерти...

Он отходит на расстояние, глубоко вдыхая. Шерлок что-то говорит про плетку и кокаин, но Джон просто глушит все. Мысли. Слова. Вопросы.
Весь мир разделен на два типа людей, у одних давление из-за стресса падает, у других - повышается. Джон принадлежит к первым. Пройдет десять-двадцать секунд, прежде чем он начнет восстанавливать дыхание, прикрывая глаза, пока круги перед глазами из красных не перейдут в белые.
- Боже мой, ты...
- Да, Джон? Проблемы со словарным запасом? Или с запасом извилин?
Ему тяжело держать поднятой голову, он садится, весь скручиваясь возле стенки, упираясь коленями в живот, чтобы придавить спазм.
- Господи, прекрати..
Как ты выжил в Афганистане?! Почему, Джон, ради чего ты выжил!? После спазма приходит истерика, она всегда приходит. Джон видит ее за десять метров, узнает по родной, сминающей мысли походке. Ты не выйдешь из этой двери. Если ты выйдешь, то можешь быть уверен, что больше не войдешь.
- Давай, Джон! - Шерлок подхватывает его под локти, грубо поднимая на ноги, - мы можем продолжать.
Джон кривится, отклоняется назад, чувствуя, как Шерлока бьет озноб, его физическая сила творит чудеса.
- Псих... ты псих..
- У тебя ушло на этот вывод не более трех недель. Можешь собой гордиться. Осталось доказать свои убеждения.
- Что ты несешь..
- Заглянешь в мою голову, Джон-малыш? Подойди ближе и посмотри на то, что тебя заинтересовало.
Шерлок кладет руки на виски Джона и крепко сжимает.
- Понимаю, ты не хочешь знать, что происходит в моей гребанной голове, ты сумасшедший добрый парень, ты чудесный добрый парень ты обалденно добрый парень, все только хотят тебя трахнуть...
- Вот так, - с трудом произносит Джон, накрывая и удерживая пальцы Шерлока, - вот так ты платишь за ясный трезвый ум? Такая цена твой безупречной логики...
- Ты знаешь, что такое золотая вмазка? — продолжает Шерлок, касаясь руками его уха, сдавливает виски сильнее.
- О чем ты говоришь?..
- Это сознательный передоз, - Шерлок ведет горячими губами по напряженной руке Джона, игнорируя его слова, - сознательный летальный передоз. Спрашиваешь зачем они это делают? А вот я не знаю. - он поднимает голову, удивленно распахивая глаза, в этот момент Джон понимает, что у Шерлока с Джимом не просто много общего, у них одна мать - Шизофрения.
- Господи, это сломало твою жизнь.
- Так ты сделаешь это, Джон?...

@темы: Шерлок/Джон